О.Г.Н.[1]: Алексей Александрович, Вы известны отечественным психологам как специалист в области психологии личности, психологии общения, как основатель авторской школы социальной психологии, пионер изучения восприятия и понимания людьми друг друга; невозможно обойти вниманием Вашу огромную роль в становлении и развитии акмеологических исследований. В 1980-е годы Вы были деканом факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова, где благодаря Вам была организована консультативная служба по широкому кругу психологических проблем, в частности, центр психологической помощи семье, введен курс «Общая психодиагностика», подготовлены и успешно защищены многие докторские диссертации, опирающиеся на эти новые направления и полученные эмпирические материалы. Однако современные психологи мало знают о Вашей жизни. Расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, родителях, о том, как Вы стали психологом.

А.А.Б.: Из истории моей семьи: в г. Сарапуле жили четыре брата Бодалевых — Иван Иванович, Алексей Иванович, Сергей Иванович и Егор Иванович. Все они в свое время приехали в Сарапул из г. Зарайска Рязанской губернии вместе со своей матушкой Устиньей Ивановной, купеческой вдовой. Иван Иванович был преуспевающий купец (см. книгу «Купечество Удмуртии»), почетный гражданин г. Ижевска, меценат, построил в Ижевске женскую гимназию, церковь и богадельню. До революции в Ижевске была улица Ивана Бодалева, потом ее переименовали в ул. Ленина. Алексей Иванович (мой дед) и Сергей Иванович владели пивоваренным заводом и мельницей. Егор Иванович имел магазин и занимался реализацией продукции. Мой отец, Александр Алексеевич, окончил реальное училище и экономические курсы. Моя мать, Ольга Владимировна, была учительницей в сельской школе.

В конце 1920-х гг. к нам в дом стали приходить с обысками. Мы, дети, все это неоднократно видели. Поражала грубость обращения. Отец спросил своего бывшего одноклассника, крупного профсоюзного деятеля, почему власти повторно приходят с обысками, что им нужно? Тот ответил: «За фамилию страдаете. Уезжайте из Сарапула». Семья перебралась сначала в Боровичи, а к 1933 г. — в Ленинград.

В школе я учился очень хорошо, был отличником, любил читать. Перед войной ввели плату за обучение, а семья нуждалась. Отец пошел к заведующему РАЙОНО[2] с просьбой перенести срок оплаты; тот сказал: «Пусть идет в школу рабочей молодежи». Помогла Анна Павловна, мой классный руководитель — бестужевка[3], необыкновенно чуткий педагог. Она внесла свои деньги за мое обучение.

О.Г.Н.: Как Вы пережили военные годы?

А.А.Б.: В сентябре 1941 г. я был мобилизован на окопные работы. Окопы рыли в основном женщины и белобилетники — мужчины, по разным причинам не призванные в армию. Я был белобилетник по зрению. Немцы были очень близко. И вот однажды раздалось: «Последний поезд идет в Питер!», и все бросились к этому поезду. Я прибежал, вижу: вагоны — битком, на подножках, на буферах между вагонами — люди, люди, люди, негде втиснуться. И тут я увидел болт, он торчал снизу вагона, и я представил себе, что если встану на него ногой, а руками возьмусь за раму открытого окна, я смогу уехать. Я вскочил на него (на этот болт), но когда поезд тронулся, нога соскользнула с опоры, и я повис, держась за раму. Меня схватили за руки люди изнутри вагона, и так я доехал до Ленинграда и не попал в руки немцев.

В октябре, когда немцы начали забрасывать город зажигательными бомбами («зажигалками»), инструктор Приморского райкома Анна Петровна Николаева рекомендовала меня и таких же парней - белобилетников в ведомственную пожарную охрану 11-го хлебозавода. Это была не хлебопекарня, это громадный завод-автомат. Он мог выпекать (если работал на полную мощность) более 200 тонн хлеба в день. Но, должен подчеркнуть, что началось голодное время, «дорога жизни» через Ладожское озеро еще не работала. Для того чтобы снабжать население пайком так называемого «хлеба», сделанного из отрубей, целлюлозы, жмыха (рабочим полагалось 250 г в день, иждивенцам и служащим — 125 г), хватало продукции такого же завода-автомата, располагавшегося на Кушелевке, а наш завод встал, и его работники так же умирали от голода, как и другие питерцы. К тому моменту фашисты уже сожгли Бадаевские склады и пытались уничтожить хлебозаводы с помощью «зажигалок» и фугасных бомб, сбрасываемых с самолетов. Однажды в нашу казарму что-то ухнуло, пробило крышу, потолок, бетонный пол и ушло в песок. Ребята это место окружили, вызвали саперов. А я прошел через ограждение, руками разгреб песок, вытащил неразорвавшийся снаряд и принес его своему начальнику. Можете себе представить его реакцию... Ведь снаряд мог взорваться в любой момент. Позже, когда саперы забрали этот снаряд, начальник пожарной команды еще раз выругал меня, а потом сказал очень теплые, добрые слова.

И вот судьба этого человека — Ивана Андреевича Гордеева, бывшего брандмайора в Нижнем Новгороде. В очередной налет немецких бомбардировщиков мы с ним вышли и смотрим из-под козырька казармы, как наши зенитки берут «в вилку» немецкий самолет. И вдруг что-то шлепнулось рядом, и Иван Андреевич начал оседать. Оказывается, головка нашего зенитного снаряда, ударившись об асфальт, срикошетила ему под сердце, так он погиб. А меня назначили временно исполняющим обязанности начальника пожарной команды. Мы не только бесконечно тушили «зажигалки» и пожары после взрывов бомб, но и ломали на топливо деревянные дома в пригородах Ленинграда; когда весной пошла корюшка на нерест в реку Неву, из нас была создана рыболовная бригада. Спать приходилось мало.

И вот наступила весна 1942 г. Всю зиму не работал водопровод, не было электричества, не работала канализация. Конечно, никакого парового отопления не было; в квартирах лежали умершие от голода люди. Нас, пожарных, объединили с батальонами МПВО (местной противовоздушной обороны). Я был назначен начальником штаба МПВО, в моем подчинении были санитары, химики, пожарные. Наша задача состояла в том, чтобы вынести из квартир тела умерших и очистить лестничные клетки домов от замерзших нечистот, иначе могли развиться эпидемии. Мы с помощью живых жителей домов выносили трупы, грузили в машины и отвозили на кладбища, где были вырыты рвы под братские могилы, — на Пескаревское, на Серафимовское, на Волковское. За время блокады умерло от голода свыше 800 тысяч ленинградцев.

Но я что хочу сказать? Вдохновителем ленинградцев в трудную зиму 1941—1942 гг. был не Андрей Александрович Жданов — первый секретарь горкома и обкома партии, а Алексей Александрович Кузнецов — второй секретарь. И, когда мы занимались этой своей работой, вдруг к нам подъезжает машина, из нее выходит А.А. Кузнецов, без всякой охраны, и говорит нам несколько неказенных слов благодарности. И так, видимо, он объезжал весь город. Почему я его вспомнил? В 1943 г. была учреждена медаль «За оборону Ленинграда» и я оказался в числе первых, награжденных этой медалью за номером 250. И я получил ее из рук А.А. Кузнецова. А потом, когда блокада была снята, А.А. Кузнецова сделали секретарем большого ЦК. Но было организовано «Ленинградское дело», и практически все руководители блокадного Ленинграда были расстреляны, в том числе и А.А. Кузнецов — замечательный по своим нравственным качествам человек.

Ну, что еще сказать? Отец мой умер от голода 13 декабря 1941 г. Я был на дежурстве. Пришел старший брат, Орест, и сказал, что отец умирает. Я пошел домой. Жили мы тогда в доме барачного типа, где стены промерзали. Отец работал на стройке, семья (кроме меня и отца — старший брат, младший братишка, сестренка, мама) занимала одну комнатенку, топили буржуйку. Когда я пришел, отец уже умер. Отодрали от забора доски, я сколотил гроб. И мы со старшим братом (он служил в Управлении начальника оборонных работ, а до этого окончил с отличием 3 курса в Академии художеств по архитектурной специальности, он талантливый был человек) и мамой отвезли отца во Владимирский собор, отпели. (Мать и отец были очень верующими людьми.) А потом прямиком через все ответвления Невы и Невки, по протоптанной дорожке на саночках отвезли его на кладбище и похоронили, как положено, по-настоящему. А когда мы покидали кладбище, нам встретилась Анна Петровна Николаева, которая определила меня в пожарные. Она на дровнях везла хоронить своего мужа.

Поздней осенью 1943 г., когда готовился окончательный разгром немцев под Ленинградом, всех белобилетников начали пропускать через военную гарнизонную комиссию; меня не взяли в армию из-за близорукости в 7 диоптрий, а старшего брата, у которого тоже была сильная близорукость, но чуть меньше, все-таки взяли (видимо, решили, что для одной семьи два белобилетника по близорукости — многовато). 22 января 1944 г. пешей колонной их повели в сторону Пулковских высот, а через неделю брат пропал без вести. И только недавно в Интернете появилось сообщение о погибших при прорыве блокады Ленинграда, и в этих списках — Бодалев Орест Александрович, убит 30 января 1944 г., д. Заозерье.

О.Г.Н.: Алексей Александрович, военные годы — время Вашей молодости, выбора профессии. Как Вы стали психологом?

А.А.Б.: Мой отец очень хотел, чтобы я стал инженером- кораблестроителем. Но я насмотрелся, какие трансформации происходят в страшное блокадное время с душами людей, и ориентировка на будущее у меня резко изменилась.

Мне захотелось понять, почему люди по нутру своему так отличаются друг от друга. Например, я знал ленинградцев, которые предполагали, что могут умереть от голода, но свои последние ценности сдавали в фонд обороны города. Также мне был известен случай, когда татарин Максутов, малограмотный человек, умер от голода, охраняя мешки с мукой. А завуч школы, преподававший у нас очень неинтересно географию, и одновременно секретарь партийной ячейки в нашей школе, назначенный в войну комиссаром госпиталя на Суворовском проспекте, вступил в сговор с главным снабженцем и поваром этого госпиталя. Они воровали пайки у раненых бойцов (их всех троих расстреляли).

Еще пример: когда началась блокада, мой дальний родственник привез из пригородного совхоза, где он работал главным бухгалтером, сколько-то там картошки, капусты, моркови и безвозмездно раздавал все это соседям по коммунальной квартире. Потом он сам и его старший сын умерли от голода. А его младший брат, тоже сделавший какие-то запасы (муки, крупы), все ел сам, а жене и двухлетней дочке не давал ни крошки. Его жена умерла, девочку взяли в специальный приемник, где выхаживали детей-дистрофиков. А он после войны снова женился, купил катер и катался на нем по Финскому заливу и Ладожскому озеру.

И вот... запала идея узнать, почему так происходит? Позже, читая работы американского психолога А. Маслоу, я понял, что он в своей теории мотивации был не прав, когда утверждал, что высшие потребности у человека просыпаются только тогда, когда удовлетворены низшие потребности. И это подтверждают те примеры бессребреников, которые жертвовали в фонд обороны, или вот пример Максутова.

О психологии я не знал ничего. Перед войной кончил 9 классов. Во время войны доучивался в школе рабочей молодежи и думал, что пойду либо на юридический факультет, либо на филологический, либо стану врачом-психиатром, и тогда получу ответ на волнующие меня вопросы. Но однажды иду по Литейному проспекту и во дворце Юсуповых, где был расположен главный лекторий города, вижу афишу: «Профессор Ананьев прочтет цикл из 10 лекций по психологии». Я купил абонемент. Борис Герасимович Ананьев был блестящим лектором, его лекции приходили слушать и экономисты, и юристы, и филологи, набивалось всегда полным-полно народа. В своих лекциях он так увлеченно ставил психологические проблемы и так ярко, образно их разрешал, что я понял, что психология — это мое. И я подал заявление на психологическое отделение философского факультета. На очном отделении я учиться не мог, потому что братишка маленький и сестренка... надо было помогать.

Общую психологию нам читал Григорий Соломонович Рогинский, прямой ученик Владимира Александровича Вагнера. Поведение обезьян мы наблюдали (это уже в 1946—1947 гг.) в Сухуми в обезьяньем питомнике; после окончания 2-го курса заочного отделения нам доверяли проводить там экскурсии. Первая моя печатная работа была об обезьянах. Потом я перевелся на дневное отделение и слушал лекции Б.Г. Ананьева. Было нелегко дотянуться до уровня студентов дневного отделения и были трудности с немецким языком, но я был заинтересован в повышенной стипендии, приходилось соответствовать. Преподавательница немецкого языка водила нас в Эрмитаж, она хорошо знала библейскую историю и так интересно рассказывала, что картины как будто оживали.

Как-то представительница ГОРОНО[4] попросила Б.Г. Ананьева порекомендовать кого-то из студентов для преподавания в школе логики и психологии. Он порекомендовал меня, и мне нужен был приработок. Школы были отдельные для мальчиков и для девочек. Я преподавал логику и психологию в мужской школе № 207; курсовые работы выполнял на материале школьных занятий. Борис Федорович Ломов — основатель института психологии РАН и мой большой друг, начинал так же.

Августа Альбертовна Прессман, преподаватель и сотрудница Б.Г. Ананьева, приводила студентов-психологов на мои уроки логики и психологии, после уроков устраивала разборы, в том числе говорила и о моих ошибках. Я до того влюбился в эту работу, что взял на себя еще и классное руководство. Я решил, что для классного руководителя очень важно способствовать тому, чтобы мальчишки более строго относились к выбору жизненного пути. Для этого я начал привлекать родителей своих учеников. Например, отец одного ученика работал на фабрике «Ленфильм», и он показал нам процесс создания кинофильма от самого начала до самого конца. Отец другого был главным архитектором Ленинграда. Сам он не приходил в школу, но присылал своих помощников, и они показывали нам проекты застройки послевоенного Ленинграда, рассказывали о профессии архитектора, о том, какие кварталы, где, как, почему будут возводиться и так далее. Отец еще одного ученика — подводник на Северном флоте — сам приходил и рассказывал о специфике плавания на подводных лодках, о том, какие профессии можно приобрести в этой области. Затем мы побывали на заводе «Вулкан», где изготавливали металлообрабатывающие станки. Это было микрометаллургическое производство, поэтому — копоть, вспышки пламени, раскаленный кокс и т.д.

К чему я веду все это? Я очень хорошо учился, много работал, состоял в студенческом научном обществе, был командиром студенческих строительных отрядов. Мы с Б.Ф. Ломовым были в одной плотницкой бригаде на строительстве Шульгинской ГЭС. Моя дипломная работа «Как надо давать логику и психологию в старших классах школы, чтобы воспитательный эффект был выше» понравилась Б.Г. Ананьеву, и меня, беспартийного, не комсомольца рекомендовали в аспирантуру!

Окончив аспирантуру и досрочно защитив кандидатскую диссертацию, я получил направление на работу в г. Даугавпилс. Тогда логику и психологию убрали из школы. Появились школы- интернаты. В одном из таких интернатов я стал отвечать за воспитательную работу, обеспечивал контакты с родителями детей. Владимир Николаевич Мясищев приезжал в наш интернат и устраивал встречи педагогов и аспирантов — своеобразные «консилиумы». Он очень хорошо разбирался в каждом отдельном человеке. Видимо, я пришелся ему по душе, и он пошел к ректору ЛГУ и переиграл мое распределение. Так я остался в Ленинграде.

О.Г.Н.: Алексей Александрович, а как вы стали москвичом?

А.А.Б.: После ряда выступлений на собраниях Академии педагогических наук я, видимо, запомнился ее Президенту, академику Всеволоду Николаевичу Столетову. Он пригласил меня в 1976 г. на должность и.о. академика-секретаря Отделения психологии и возрастной физиологии АПН СССР, позже я был избран официально на эту должность и с тех пор живу в Москве.

О.Г.Н.: Спасибо, Алексей Александрович, за Ваш рассказ, думаю, что Ваши воспоминания будут интересны представителям многих поколений наших психологов, особенно молодым.

Примечания.

1.Беседу вела О.Г. Носкова 30 мая 2010 г.

2. РАЙОНО — районный отдел народного образования (Примеч. ред.).

3. «Бестужевка» — выпускница «Бестужевских курсов» — одного из первых женских высших учебных заведений в России (Санкт-Петербург, 1878—1918) (Примеч. ред.).

4. ГОРОНО — городской отдел народного образования (Примеч. ред.).